— В каком смысле? — осведомился я.
— Ну, какую картину или иконку на периферии присмотрит, разузнает у сведущих людей и, если действительно стоящая вещь, непременно сторгует.
— Да как же он не боится с собой деньги возить? — ахнул я.
— А это его секрет. Да и не один он ездит. У нас для этого в экспедиторах специальный выездной охранник числится.
— Все равно боязно. Я бы не решился.
— Да нет, — еще больше разоткровенничалась чуть хмельная Тома. — Он по-разному рассчитывается. Иногда на банк переводит, иногда по кредитной карточке, иногда ценностями. Поездишь с ним, сам узнаешь.
— Я? С какой стати? Мое дело реклама!
— И распро-стра-не-ние, — наставительно сказала бесценная Тома. — Никита частенько с Семенцовым ездил, думаю, и тебе не отвертеться.
Тут к нам подвалила «дама-окунь», Тамара льстиво сказала, что с такой замечательной помадой, как у Людмилы Валерьевны, можно совершенно не опасаться хулиганов… Все они в восторге кинутся в «Бабилон» покупать такую же своим милым, чтоб и те в свою очередь не боялись бандитов.
…Одним словом, прием прошел на высшем уровне.
Глава седьмая
Евграф Акимович, внимательно изучив рапорт Батогова, задумался. Значит, все-таки Михальченко зачем-то понадобился молодой, довольно беспутный, но в недавнем прошлом «хорошо» зарекомендовавший себя человек. Что директор действительно всерьез воспринял его и решил использовать по-прямому назначению — как толкового руководителя отдела, в это старшему следователю верилось с трудом. С другой стороны, почему бы и нет. И все-таки Евграфу Акимовичу хотелось, чтобы Слава Батогов прощупал его поглубже. Что-то в этой издательской фирме было не так. И прежде всего несметное состояние директора и его покойного дружка Николаева. Судя по ревизии налоговой инспекции, доходы фирмы были не столь уж велики. Во всяком случае на коллекционирование живописи, икон и на наркотики, плюс шикарная жизнь, вряд ли могло хватить. К тому же счета на Западе и, наконец, таинственный незнакомец из Душанбе.
Евграф Акимович не рассказал Батогову о своем «зондировании» знакомых Николаева, кроме Лизы. А между тем за три месяца, минувших со дня смерти, ему удалось узнать кое-что любопытное.
Во-первых, банщик Мамлюков из класса «люкс» на Гастелло долго отказывался узнавать на фото Николаева, и только после того, как оперативник сказал, что человек этот умер и опасности не представляет, Мамлюков признал, что он вроде похож на одного из тех, кто здесь отдыхал. Он его запомнил якобы потому, что тот едва ли не открыто «вмазался» и долго потом лежал на лавке, ловил кайф. Того, кто приходил с ним, он назвать решительно отказался, сказав, что скорее всего Николаев приходил в «люкс» один.
Дело, казалось, чуть сдвинулось, когда накрыли «малину» на Варшавской улице, где взяли трех наркоманов, один из которых, совсем еще зеленый юнец, сказал, что в этой квартире впервые попробовал самодельного наркотика, а раньше только курил, причем покупал травку у банщика по кличке Мамлюк на Гастелло. Мамлюкова прижали, но он упорно отказывался говорить, хотя на квартире у него нашли несколько килограммов маковой соломки.
Евграф Акимович сам взялся допрашивать Мамлюкова, пообещал ему посодействовать и устроить скидку годика на два в связи с первой судимостью. Но банщик молчал.
Через неделю из какого-то окошка следственного изолятора вылетел бумажный голубь, который на тротуаре поблизости от троллейбусной остановки подобрала женщина, по виду домохозяйка, и, не разворачивая, сунула бумажку в продуктовую сумку.
За ней в троллейбус сел молодой человек, доехал до улицы Замшина, где женщина вышла и, поднявшись на пятый этаж «хрущобы», вошла в тридцать вторую квартиру.
Квартировали здесь двое иногородних. Один вполне русский по виду, второй то ли узбек, то ли таджик. Хозяйкой квартиры была Валентина Васильевна Гутеева, дама лет пятидесяти, склонная к злоупотреблению спиртным. Квартиранты редко бывали дома. Когда их при случае остановили на улице, документы у обоих оказались в порядке. Один предъявил паспорт на имя Александра Матвеевича Федосеева, второй оказался Расулом Имангельдиевичем Ходжаевым. Был он уроженцем Душанбе, постоянно проживающим в городе Тула.
Евграф Акимович все больше убеждался, что без своего человека в банде к Мухаммеду не подобраться, вспоминал добрым словом Ласточку, но делать было нечего.
Пока приходилось разрабатывать предполагаемые связи Николаева.
Тем временем Федосеев и Ходжаев, вернувшись в очередной раз с прогулки по торговым рядам города, вышли вечером из дома, поймали частника и поехали в ресторан «Тбилиси» на Петроградской.
Кабак этот был недавно «радиофицирован» в связи с тем, что, как предполагали в райотделе, там встречались дельцы, производящие в подполье «Распутина», «Смирновскую» и другие экзотические сорта водки.
На этот раз разговор слушали из машины люди Акимыча.
Голос с восточным акцентом:
— Валечка, на закуску, как всегда, сациви, рыбку-балычок, икорки. Коньячку бутылочку, зелени побольше, чесночок маринованный. Четыре шашлыка по-карски.
Женщина:
— Все будет в лучшем виде.
Собеседник:
— Слушай, Расул; надо с Мамлюком что-то делать. Кретин он, рано или поздно расколется.
— А что расколется? Ну, получал товар. А от кого? Тайник укажет? Пусть себе. Там уже никогда ничего не будет.
— А если он скажет, кому деньги за товар отдавал?
— Пусть себе говорит… О! Кого я вижу, сам господин Олежка к нам пришел. С друзьями! Садитесь, гости дорогие, садитесь. Валечка, еще три шашлыка, закуски побольше, пару бутылок дагестанского. Что хорошего, дорогой?
— Здравствуй, здравствуй, дорогой Расул. Привет тебе хозяин шлет, большой привет! А рассиживаться нам некогда, у нас дел много. Но пару рюмок с тобой выпьем, так и быть.
Слышен звон рюмок, смех.
— Вот что, Расул, дело есть. Во-первых, Мамлюк с работы уволен.
— Он и так молчит, да и что сказать может?
— Может не может, не наше дело. Сказано, хозяин его уволил. Без выходного пособия… — Смешок. — Вы-то сами не светитесь?
— Как можно, дорогой! У нас все чисто.
— По нашим сведениям, Аким на тебя, Расул, выходит.
— Почему на меня? Я все четко сделал. Клиент кайф поймал и случайно помер.
— Видели вас с Владом у Рекламщика. Раньше еще. А теперь и хату вы засветили. Мы проверяли. Менты хату пасут. На тебя теперь у Акима прямой выход.
— Сменим хату, дорогой Олежка, обязательно сменим.
— Может, и не надо. Только ошибок делаешь много. Хозяин этого не любит.
— Верой-правдой служим… — Это встрял, очевидно, Федосеев. — Приказы выполняем честно.
— Может быть, может быть. Последнее дело. Тебе Мамлюк сколько отдал за товар?
— Как договаривались. Семь штук.
— Врешь. Девять он тебе дал. Две ты зажал. Где они?
— Отдам, ей-ей отдам. Сейчас дело выгодное подвернулось.
— Где баксы?
— На хате, Олежек, на хате.
— Сейчас поедем, отдашь.
— Ну, Олег, ведь такое дело для всех выгодное. Я объясню хозяину, он добро даст — с процентами отдам.
— Я сказал…
— Ладно, ладно. Надо — значит, едем.
— А с Рекламщика должок получил?
— Не было у него ничего, О лежка, совсем пустой был!
— Опять врешь! Штука у него была, а должен был три! Ладно, поехали, что есть — отдать!
Через несколько минут из ресторана вышли пять человек, сели в две машины.
Еще через полчаса оперативники из «наружки» доложили, что все пятеро прибыли на Замшина. Поднялись в квартиру 32. Через десять минут из парадной вышли трое и уехали. Еще через полчаса вернулась хозяйка. Вскоре из окна послышался крик. Оперативники, ворвавшись в квартиру, нашли два трупа. Федосеев и Ходжаев были застрелены. Выстрелов никто не слышал. Стволы были с глушителями.
Глава восьмая
В середине января меня отправили в командировку. Вдвоем с Димой Семенцовым нам нужно было заехать в Кандалакшу, ему на бумажный комбинат, мне просто осмотреться и как юристу приглядеться к их отделу сбыта. Естественно, официально я ничего сделать не мог, кроме как просмотреть копии наших с ними договоров на поставку. А официально действовать я тоже не мог — не имел полномочий. Всю официальную часть вел Семенцов.
Правда, я таки ухитрился побеседовать с зам. начальника отдела сбыта вполне неофициально, в местном кабаке. Валентин Лаврентьевич был большой любитель халявы, и мое легкомысленное предложение пообедать принял всерьез. Хотя ничего особенно интересного я не узнал, да скорее всего и узнавать было нечего, но все-таки, приканчивая вторую бутылку, Валентин Лаврентьевич признался, что поставки идут в «Мефисто» плохо, поскольку «рельсы, Стасик, совсем заржавели, понимаешь, вагоны по ним ну никак не идут».